Лекция 6-я

 1682 г. не один Кремлёвский дворец утратил прежнее своё обаяние в глазах народа, не государственный лишь порядок поколебался, поколебалась и древнерусская православная церковь, пал авторитет древнерусской церковной иерархии. Вслед за восстанием против двора и правительства произошло восстание против церкви и высшего духовенства. Оба эти восстания похожи одно на другое не только по времени и месту действия, не потому только, что в обеих этих драмах много общих действующих лиц; между ними удивительно много сходства и по самому построению драмы и по самым мотивам действия. Майское стрелецкое восстание было восстанием против двора и правительства, оно было зажжено искрой, брошенной царской дочерью и было ведено под предлогом восстановления порядка, прекращения смятения в деле управления государством. Точно так же и июльское восстание против церкви и церковного начальства было поднято ревностнейшими её силами и ведено во имя прекращения в ней смут и беспорядков. Нам надо остановиться на этом церковном мятеже, чтоб понять печальную роль, какую играла церковь в эпоху Петровской реформы. Июльский мятеж I682 г. был поднят раскольниками.

       В прошлом году я говорил об этом явлении нашей истории очень кратко и неполно и указал лишь на причину его происхождения. Теперь остановимся на нём несколько дольше. Расколом мы называем отделение значительной части русского православного народа от господствующей православной церкви. Отделение это началось в царствование Алексея Михайловича при патриархе Никоне и продолжается до сих пор.

       По официальным документам Министерства Внутренних Дел, в 20-х годах нынешнего столетия раскольников значилось свыше 800 000, но эта цифра далеко не покрывает всего числа православных людей, не принадлежащих к господствующей церкви. Эти люди действительно считаются миллионами. Раскольники считают себя такими же православными христианами, как и мы себя; они не расходятся с нами ни в одном существенном вероучении; они не признают лишь нашей церкви, или, точнее говоря, авторитета нашего церковного правительства во имя старой веры, во имя древнего благочестия, разрушенного Никоном, поэтому они называют нас церковниками или никонианцами, а себя староверами или старообрядцами, людьми древнего православия; но мы их не считаем еретиками, а только раскольниками, отклонившимися от церкви, но оставшимися в нашей вере. Если раскольники не расходятся с нами ни в одном существенном основном вероучении, то спрашивается, из чего же они откололись? Почему же они не признают авторитета церковного правительства, нами признаваемого?

       В ответ на эти вопросы в большей части книг о раскольниках православных и раскольничьих можно прочесть такую повесть. До Никона русская православная церковь была едина и нераздельна и древнерусский православный народ составлял единое нераздельное стадо с единым пастырем, но исстари утвердилось в нём несколько своеобразных церковных обычаев, существовавших в первобытной православной церкви, от которой мы приняли христианство. К числу таких обычаев принадлежит и способ складывания креста, и способ написания имени Iисуса - Iсус или Iисус. К таким же особенностям принадлежит и форма креста - простой или восьмиконечный. В числе этих особенностей встречаем и чтение члена Символ Веры; мы читаем: "И в Духа Святаго Господа животворящаго"; вместо этого раскольники читают: "И в Духа Св. истиннаго и животворящаго". Согласно с понятием о сотворении человека по образу и подобию Божию в Древней Руси утвердился обычай не позволять брить бороду, потому что это искажает образ и подобие Божие. Эти местные обычаи и понятия из практики вошли в богословские книги, и наоборот. Русский церковный Собор 1551 г., названный Стоглавым, признал некоторые из этих обычаев и понятий и освятил их собственным авторитетом; так, он признал пение аллелуи дважды, а не трижды, как теперь её поют. Между тем в начале XVI в. важной работой церковного правительства сделалось исправление богослужебных книг, в текстах которых, благодаря рукописному способу распространения их, закралось много разногласий. Это исправление богослужебных книг не только не исправило, напротив, утвердило эти местные обычаи и понятия; они попали в новоисправленные книги и, когда последние стали печататься, они вместе с церковными книгами разошлись и по церквам Русской земли; особенно много было этих особенностей в церковных книгах, изданных во время патриархата Иосифа, того самого, у гроба которого мы видели Алексея Михайловича. Никон с самого начала своего управления обратил серьезное внимание на церковные книги и решил исправить их по древнему тексту и вновь издать их. С Афона, с других мест Востока и с разных углов Русской земли свозили на Никольскую улицу целые горы церковных книг русских, греческих и церковно-славянских. Новоисправленные церковно-славянские книги разосланы были в разные приходы Русской земли с указом отобрать старые печатные неисправленные книги. Ужаснулись старые русские люди и, заглянув в новые книги, не нашедши там ни сугубой аллелуи, ни двухперстного крестного знамени, в поправках и новшествах они усмотрели новую не веданную ими веру, прокляли эти книги и продолжали молиться по книгам старой письменности. Но Московский церковный Собор 1662 г., на котором присутствовали 2 патриарха, Антиохский и Александрийский, осудили этих людей за непокорность и прокляли их, отлучив от русской православной церкви. С этого времени и раскололось русское церковное общество и многие сыны русской церкви оказались за её оградой.

       Такова в главных чертах повесть, которую прочтете о происхождении раскола в разных книгах раскольничих и православных. Обе стороны одинаково описывают события, но каждая отдельно и по-своему объясняет их, и объяснения каждой из них мне кажутся недостаточными. Отчего произошел раскол? Старообрядцы отвечают: оттого, что Никон уничтожил сугубую аллелую, двуперстие и другие древние обычаи и понятия, а они (эти обычаи и понятия) святыми отцами переданы нам, они завет древнего благочестия, без которого невозможно спастись, и когда благочестивые люди стали защищать эти старинные обычаи и мнения, русская иерархия отлучила их от своей испорченной церкви и прокляла. Но здесь не договорено многое. А каким образом сугубая аллелуя и двухперстное крестное знамение могли стать свято отеческим преданием и каким образом подобные подробности богослужения могли сделаться существенным содержанием веры? Очевидно то, что с обеих сторон дали полную силу формальным мнениям. Это и надо считать истинной причиной раскола. У православных повествователей находим иной ответ на тот же вопрос. Раскол, говорят они, произошел от невежества, от узкого понимания идеи христианства, от неуменья различить существенное от полусущественного, форму от содержания. Однообразие и неподвижность русской жизни давали силу преданию, увеличивали авторитет старины. Этот ответ гораздо глубокомысленнее раскольнического, что, впрочем, и естественно. Раскольнические повествователи - самородные доморощенные историки без высшего образования, без учёных степеней, а православные историки все магистры и доктора богословия или истории. Но и этот ответ не удовлетворителен. А разве авторитет церковной иерархии не такое же предание старины, как авторитет сугубой аллелуи. Остаётся необъяснимым, каким образом староверы решились из-за сугубой аллелуи восстать против иерархии священников, которых они же считали непосредственно идущими от апостолов. Необъяснимо и другое обстоятельство. Те обычаи и сведения, за которые держались раскольники и во имя которых они отделились от церкви, - и до Никона не имели господствующего значения в древнерусском обществе. Если сам Никон сначала крестился ещё двумя перстами, то и до него многие крестились тремя; крестились и так и иначе, т.е. и по-раскольнически, двумя перстами, и по-нашему - тремя. На миниатюрах нач. XVII в. можно встретить изображение молящихся у Чудотворцева гроба совершенно по-старообрядчески; в биографии одного святого XVI в. изображено было так же, как он складывал персты для крестного знамения; мы находим, что он их складывал по-нашему; то же самое было и с аллелуей. Таким образом, никто дотоле не обращал на это внимания. Каким образом великий князь Василий Иванович читал до этого молитвы с сугубой аллелуей, не смущая присутствовавших иерархов и каким образом до Никона не образовалось раскола?

       Я хочу ввести вас в такой угол древнерусской жизни, в который мы до сих пор не заглядывали. Изображая историю Московского государства, я говорил о возникновении и развитии государственных учреждений и мало говорил о чувствах и понятиях русского общества. Теперь я хочу вас познакомить с ними, чтобы сделать понятнее появление раскола

       До XV в. древнерусская церковь была почтительною дочерью Константинопольской церкви, своей митрополии. Русская церковь принимала из Константинополя митрополитов и епископов, оттуда принимала она также и церковные законы и обычаи, высоко чтя авторитет восточного духовенства. Но с XV в. этот авторитет Византийской церкви стал колебаться и умах древнерусского общества; этому содействовали и византийские и древнерусские события. Во-первых, московские князья, начавшие чувствовать свою силу, хотели освободиться от влияния византийского двора и в церковном отношении. Московские князья были виновниками того, что стали назначать из русских митрополитов и патриархов; первым таким митрополитом был Иов. С другой стороны, разные события стали колебать доверие русских к византийскому православию. С конца XIV в. греков стали стеснять турки; в опасности они искали помощи на Западе, у латинов; чтоб приобрести содействие папы, византийские иерархи согласились на соединение с католическою церковью и подписали этот союз на Флорентинском Соборе. Этот союз с латинством сильно уронил авторитет византийского православия в глазах русских. Несколько лет спустя поганые агаряне окончательно покорили Византию. Русские привели в связь это политическое бедствие с нравственным состоянием греков. С того времени на Руси стали недоверчиво и презрительно смотреть на греков; но с того же времени переменился взгляд русских и на самих себя, на своё церковное значение. Если православие упало на Востоке, то оно сохранилось единственно на Руси. Митрополит Филипп в 1471 г., уговаривая новгородцев остаться верными Москве, обращается к ним с такими словами: "Царствующий град Константинополь непоколебимо стоял. пока как солнце сияло в нём благочестие; а как покинул истину, да соединился с латиной, так и попал в руки поганых". Но если пал Царьград, столп и утверждение Московского православия, то его всемирное церковное значение перешло по наследству к Москве. Первый Рим пал от ереси, второй от агарян, но твердо стоит третий Рим - Москва; вот взгляд, какой начали усваивать русские с того времени. Любопытно послушать, какая церковная самоуверенность начала проглядывать в церковной русской литературе в XV и XVI вв. Вот что пишет великому князю один из русских иноков Филофей (инок Псковского Евросимова монастыря): "Внимай тому, благочестивый царь, - пишет он, - два Рима пали, третий - Москва - стоит, а четвертому не бывать. Святая соборная церковь этого нового Рима в твоём держанном царстве ныне по всей поднебесной ярче солнца светится православной христианской верой. Знай, все православные христианския царства сошлись в одно твоё царство; во всей вселенной один ты христианский царь. Твоё христианское царство уже другим не достанется: после него чаем царства, которому не будет конца. Подобает всё это держать со страхом Божиим". Это русское туземное убеждение укреплялось и поддерживалось приезжими людьми с Востока. Один пришлый славянин с Афона серб Похомий в жизнеописании Сергия Радонежского спрашивает в риторическом воодушевлении, откуда воссияло это светило: "Не из Иерусалима-ли, не с Синая-ли засветился этот светильник?" и отвечает: "Нет, из Русской земли, которая недавно вышла на свет из мрака кумирослужения, но уже озарилась многими светилами, так что превзошла издавна приявших просвещение". Сейчас прочитанные мною слова инока XVI в. почти буквально повторяет Иерусалимский патриарх Иеремия. Обращаясь к царю Фёдору, он говорит, что русская церковь единственная, оставшаяся в мире и превзошедшая всё своим благочестием. Это убеждение в том, что Русь осталась единственным убежищем православия, укоренилось в русских умах XVI и XVII вв. Рядом с ним распространилось и другое явление. Это другое явление относится к свойству древнерусской мысли о церковных вопросах. В продолжение целого столетия древнерусское общество и мысль его вращались в области церковных преданий. Работая долго над этими преданиями, русский ум усвоил себе особенную способность и приемы мышления; характеристическую черту его составляет удивительная наклонность к подражанию и строгому разбору отдельных случаев и внешних подробностей религиозной жизни. Вот один образчик подобного расположения мысли. Став на христианскую точку зрения, старый русский человек готов был наговорить много хорошего, хотя и по чужим образцам, о значении женщины в христианстве, но вот представляется отдельный случай, и древнерусский книжник останавливается с смущением перед вопросом: "Можно-ли священнику служить в одежде, в которую вшит женский плат?" - Как будто путём общих своих христианских понятий о женщине задавший этот вопрос не мог добраться до решения данного ему вопроса: а разве женщина погана? Старый русский ум умел подыскивать такие связи. до которых мы не дойдём логическим путем; он очень хорошо мог ответить на вопрос, почему надо хоронить мертвеца не по закате солнца, а когда оно стоит ещё высоко: потому что покойник видит тогда последнее солнце до общего Воскресения. Отдельные случаи, известные формальные подробности в богослужении и учении могли приковать к себе внимание древнерусского человека и в размышлениях об этих случаях он был способен дойти до сильного напряжения мысли, но войти во внутренний смысл этого учения, составить стройное религиозное мировоззрение, - на это не хватало его усилий. Вот особенности, обнаружившиеся в явлениях древнерусской церковной жизни. Удивительное формальное напряжение мысли и недостаток внутреннего содержания в вопросах, на которые мысль устремилась, таковы две стороны, характеризующие умственную деятельность того времени. Эту двойственную черту можно было бы назвать церковно-нравственной или обрядовой казуистикой. Трудно с точностью объяснить источник и происхождение этого свойства древнерусского ума; я думаю, тут не обошлось без участия византийского влияния. Византийские богословы отличались чрезвычайной тонкостью в различении понятий, в умении складывать их в строгую и стройную богословскую систему. Нигде в христианстве внешняя сторона богословия не развилась до такой тонкости так, как в византийской церковной литературе. Но что должно было произойти, когда тонкие определения, изысканные замысловатые вопросы византийской богословии стали усваивать древнерусские умы, ещё не утратившие настроения эпической наивности? Эта встреча диалектических тонкостей византийских богословов с живым эпическим расположением русского ума, не вышедшего ещё из-под обаяния мифологических верований и произвела указанную наклонность древнерусской мысли к церковной казуистике. С половины XV в., когда стала заметна эта церковная гордость, в древнерусском обществе обнаруживается и наклонность к казуистическим размышлениям и спорам; эти споры появляются во множестве. Вот некоторые из них: В 1478 г. святили Успенский собор в Москве, и при этом освещении митрополит ходил с крестом "не по солнечному всходу"; это напугало Ивана III, ждавшего за это наслания гнева Божия, возбудило церковный процесс, заставило перерыть церковные книги, вызвало бесконечные толки в обществе и до темноты глубокомысленные умствования со стороны защитников мнения великого князя в прениях с митрополитом; приостановленный нашествием татар спор этот возобновился в 1482 г. и едва не кончился полным разрывом между главами двух сторон общества, светской и духовной. В то же почти время в XV в. возник ожесточённый спор об аллелуи, и опять высказались глубокомысленные богословские рассуждения; таким образом, стали спорить, славить ли.

       Замечательно, что с того же времени вместе с обнаружением подобной казуистики сами русские иерархи начинают жаловаться на недостаток грамотности в русском народе и на невежество в духовенстве. Архиепископ Новгородский Геннадий говорит, что трудно отыскать священников, умеющих читать богословские книги, что они, раскрыв книгу, читают по памяти, не обращая внимания на то, что напечатано в книге. Эта наклонность умствовать о богословских предметах и недостаток элементарного церковного образования объясняют происхождение укоренившегося взгляда на всемирное достоинство русской церкви и умножение споров о формальных или казуистических церковных тонкостях. Эта наклонность к богословским умствованиям в связи с развитием церковной гордости и может считаться источником происхождения раскола.