Лекция 7-я

 обратился прошлый раз к явлениям духовной русской жизни в XV и XVI вв., чтоб показать, как произошли и развились в сознании древнерусского человека две особенности: церковно-национальная самоуверенность и наклонность мудрить о простых вещах, любовь к ухищрённым казуистическим толкованиям формальных подробностей церковной и нравственной жизни. Оба эти свойства очень мало соответствовали гражданскому и нравственному состоянию древнерусского общества; можно даже сказать, что они совсем не оправдывались его гражданским и нравственным развитием; и тем не менее древняя Россия долго жила ими; они были самыми энергическими пружинами её духовной жизни с XV в. Я готов даже утверждать, что в них выражалось всё, что было создано самобытного и оригинального древнерусским умом под влиянием христианства.

       Возьмите первые произведения старообрядческой литературы; вы встретите в них те же самые черты, ту же церковно-национальную гордость и ту же наклонность отыскивать таинственную спасительную силу и глубокий смысл в букве и обряде. Воззрения и склад умов старообрядческих писателей конца XVII в. удивительно близко подходят к богословским чувствам и мыслям людей XV в. Я разберу два, три памятника старообрядческой литературы, чтоб доказать это сходство.

       Семён Денисов принадлежит уже ко второму поколению старообрядцев. Он родился (около 1683) несколькими годами позднее того времени, когда жгли Аввакума, дьякона Фёдора вместе с другими начинателями раскола - в начале 80-х годов. Семен Денисов - один из лучших старообрядческих историографов раскола. Ещё в молодости он имел случай поучиться грамматическому и риторскому смыслу, умел правописати и добре глаголати, значит, мог потягаться с любым из старых или новых русских писателей в искусстве плетения словес, в уменьи простенькую и худенькую мысль нарядить в пышные и шумные украшения древнерусского риторического гардероба. В начале XVIII в. он написал большое, очень читаемое у старообрядцев историческое сочинение: "Виноград российский", или Историю о первых страдальцах, страдавших за древнее благочестие. Я прочитаю Вам начало этой повести в лёгком переложении: <...> "Предивный и всесладчайший виноград российской земли - коль предобре его всепридобрый Бог как другой рай насадил! Как всеблагодатно всепрекрасным оплотом спасительных законов его оградил! Как широко и крепко корни благочестия углубил! Все концы, все пределы российские им всепрекрасно исполнены. Воззришь-ли на тень его причудную: она покрыла горы, вознеслась над холмами. Посмотришь-ли на ветви его предивные: точно благодатные кедры возвышались, точно добровонные кипарисы благоухали. Посмотришь-ли на всепрекрасные грозды всепрекрасного благочестия, - они так богато раскинулись, что на юге достигали до Каспийского моря и до Чёрного, на востоке до Хийских или Китайских границ, на западе до моря Варяжского в Лифляндии и Эстляндии, на севере до целого моря, залива великого океана, на северо-востоке до моря великого Ледовитого и до реки великой Оби. Была российская земля и пределами и благочестием весьма изобильна, и странами и православием зело пребогата, расширилась от моря и до моря, от рек до концов вселенной. С тех пор как великий и всехрабрый князь Владимир преславно привлёк из Греции все доброты православия, все красоты церкви, все христианские благолетия, преславная Россия столь пресветло простерла свет многосиянного православия во все свои части, что все концы, все пределы своего обдержания, приблистательно просветив, обратила к невечернему и праведному солнцу Христу и так богато облистала пресветлыми догматами, что не было города, где бы не сиял свет благочестия, не было села, которое не озаряло бы лучом православия, не было деревни, где бы не блистало бы сияние благоверия; но куда ни посмотришь, всюду узришь всепрекрасное церковное благолепие, куда ни обратишь взора всеспасительную доброту и неподобную красоту монастырей увидишь, и как это великое и великопространное небо украшается пресветлыми звездами, точно многоценным камением, так и широко простершаяся Россия всепрекрасными обителями, всеблаголепными храмами столь дивно была украшена, столь всебогата усажена, что и была и заслуживала нарицаться вторым небом. Но хотя премного было в России предивных городов, хотя не было числа её всепрекрасным обителям, однако вся она исполнена была единым благочестием, царствовало в ней причудное согласие пресветлого православия. Сбывалось на ней апостольское слово: един господь, едина вера, едино крещение. Не очень прилежала Россия к наукам словесным академитов, не изощрялась в высокоумных софистических мудроплетениях; за то благоревностно и бесхитростно содержала она здоровую веру, простое благочестие, и столь твёрдо и непоколебимо хранила доброту православия, что в такое долгое время никому не попустила замутить российское благоверие непотребными новшествами, но соблюла ниву пресветлого православия чистой от всякого плевело-учения, всегда обильные колосья преочищенной пшеницы в небесные житницы. Нет в ней такого города, где бы не было светлого, в истленных мощах почивающего, но есть такие города, где они многоцелебно покоятся по два, по три, по десяти и более. Они златоплетенно украшают российские пределы, соединяют земное с небесным, российских людей с самим Христом, - дивный и предивный мир, всепресладская сладость, всепрекрасное соединение, общение воистину превожделенное, исполненное красоты божественной, благолепия небесного, славы преестественной, которой не только земные люди, но и ангелы небесные все прелюбезно наслаждались, всесладкую эту песнь воспевая: "Слава в выших Богу и на земле мир в человецех благоволение"".

       Вы видите, что эта широкая картина Древней Руси не отличается скромностью ни политической, ни церковной, это апофеоза древней дониконовской или допетровской Руси. Впоследствии более учёные писатели могли становиться выше Семёна Денисова в витиеватости и темноте словесных мудроплетений, но не могли превзойти его в церковно-национальной гордости и надменности; а Семён Денисов только выразил те церковно-национальные чувства и верования, которыми жило православное русское общество с половины XV до половины XVII в. Но вот явился Никон в Москву; навезли с Афона много греческих книг, по ним исправили русские церковные книги и прокляли Собором всех, кто не принял этих исправленных книг. По одному случаю, одному примеру можно следить за процессом изменения церковных чувств, вызванных этим исправлением богослужебных книг. Этот пример представляет нам Соловецкая братия, монахи одного из знаменитейших монастырей, в которых была особенно крепка уверенность, что Россия - единственно оставшаяся в мире христианская держава. В 1657 г. в Соловецкий монастырь присланы были исправленные служебники и другие церковные книги; священники и дьяконы заглянули в книги и сказали: "Будем служить по старому служебнику, по которому мы учились и привыкли служить; мы старики и по старому-то служебнику не можем очередных служб церковных держать, а по новому, сколько ни учись, не научишься, да и некогда; что было учено, и то плохо ведаем, а по новым книгам сколько нам, старцам малограмотным, ни учиться, а всё-таки не навыкнуть; лучше станем с братьей в монастырских трудах пребывать и по старым книгам служить" - Братья отвечала: "Если попы станут по новым книгам служить, мы и слушать не хотим и причащаться у них не будем". По-видимому, сначала соловецкая братья не поняла всей силы корректурных поправок в новых книгах и отвергла их только потому, что не могла вновь учиться по ним; но потом были созданы более серьёзные соображения, чтоб оправдать отказ. Сообщают, что один соловецкий священник был 2 раза кнутом высечен за то, что решился служить по новым книгам. Архимандрит говорил <...> Собор 1667 г., на котором присутствовали два восточных патриарха, одобрил все Никоновские исправления и осудил непокорных. Соловецкая братия обратилась тогда к царю с челобитной; и эта челобитная, написанная вслед за соборным проклятием раскольников в 1668 г., служит каноническим сочинением у старообрядцев. Здесь изложены все старообрядческие доказательства неправоты новой веры и канонические достоинства веры старой. Эту челобитную я хочу анализировать, чтоб показать Вам мысли и чувства первых учителей расколи. Прежде всего раскольники обратили все усилия своего ума на то, чтоб опровергнуть все корректурные исправления в новых книгах. Вот образчики этих опровержений: в новых книгах написано в молитве "Царю небесный" души истины, а не истинный, как в прежних книгах; две буквы и и й отъяли из истинный и вышло, что Дух Святой не истинный, не вполне, а только сопричастен истине. Вот одна важная ересь в новых книгах; старообрядцы указывали на много других подобных, между прочим, негодовали, зачем в новых книгах написано: "отче единородный слове", между словами нет ни запятой, ни союза и ясно, что смешивают отца и сына <...> два лица Святой Троицы. В старых книгах написано было и воскресной тропаре на Пасху: И на престоле Христе со Отцем и Духом беяше; в новых книгах: со Отцем и Духом был еси; а этого они не понимают, что Богу приписывается не бытие, а предбытие; бытие приписывается тварям только, а Бог всегда был и прежде всякого бытия. Твари изменяются, переходят с места на место, поэтому о твари и прилично говорить в многократном виде был еси, а относительно Божества глагол можно употреблять только в однократной форме: беяше. Таким образом, новые книги приписывали Божеству лишь временное бытие, начало и конец <…>. Вот к чему привело исправление.

       Исчислив все эти поправки, Соловецкая Челобитная приходит к такому общему заключению: "Все церковные службы утренние и вечерние, молебны и панихиды, словом сказать, весь чин и устав, всё, что содержит церковь Божия, всё это в новых книгах переменили, переделали и напечатали иногласно с преданием святых отцов и всю православную христианскую веру исказили. На свой разум богопротивный ссылаются они и на греческие книги; говорят, что в них написано именно так и печатают с них без рассмотрения, только бы было согласно с греческими книгами, а этими греческими книгами они православную веру до такой степени истребили, что в твоём Русском государстве прежней веры и следов не осталось, и эти новые учителя новой вере нас учат словно мордву или черемисов". Вот впечатления, вынесенные староверами из рассмотрения исправленных книг. Они доказывали неправильность этих исправлений и правоту веры старой. "Надо иначе креститься, всё, во имя чего мы крестились прежде, изменено, уничтожено, - говорили они, - надо совершать новые обряды, вступая в новую веру. Но в самом ли деле до такой степени неправа эта старая вера? А сколько угодников, святителей русских! и не подлежит сомнению, что они спасались старой верой, а у новых учителей нет ещё ни одного святого, на которого они могли бы указать, а вера старая имеет их целый сонм. Пока непоколебимо стояла эта старая вера, в Российском государстве всё было тихо и спокойно, а как начали изменять книги церковные, вводить римские обряды, так и пошли в государстве мятежи, начались грабежи, мор и недороды хлебные. Вот ещё новое доказательство правоты старой веры. Наконец, сколько людей с Востока, приезжая в прежние века в Россию, смотрели здесь церковные обряды и похваляли их; и патриарх Иерусалимский и другие не находили в церкви русской ничего еретического, а теперь всё оказалось ересью и неправильностью в старинных книгах; и кто же говорит о ересях и неправильностях в книгах? Приезжие греки, да нехаи из Киева (хохлы). Что это за новые учителя?" Вот отзыв Соловецкой Челобитной о современных греках. "Из греческих учителей, приезжавших в Россию, ни один не умеет лица перекрестить и без креста на шее ходят, а у нас и поселяне дивуются и говорят: учителями и пастырями зовутся, в чужую землю учить приезжают, а сами лба перекрестить не умеют; как же поселян учить будут? Им самим надобно бы приезжать в Русское царство учиться и навыкать благочестию, чтоб потом в своей земле можно им было других учить. Эти греки, приезжая в Россию, заботятся лишь о том, чтоб побрать здесь побольше золота и серебра, а о вере православной вовсе и не думают". Вот заключение Челобитной.

       Итак, русская церковно-национальная гордость была оскорблена исправлением книг церковных. Эти исправленные книги ставили учителей древнего благочестия в странное неловкое положение перед другими людьми. "Ныне, - продолжает Челобитная, - видя у нас смятение, многие иноземцы смеются над нами и говорят: "Вы православной веры христианской доселе не знали, а если и знали, то давно заблуждаетесь, потому что с прежними книгами, бывшими при старых царях нынешние не соглашаются ни в чём" и нам в ответ на эти их ругательства сказать нечего, потому что они за дело порицают нас, указывая на наше непостоянство. Мы должны от них уходить, молчать или говорить, что наша истинная вера от крещения земли Русской до Никона 700 лет стояла твердо и непоколебимо". Вот чувства и соображения, руководившие раскольниками в их борьбе с Никоновскими новшествами. Легко узнать здесь, в этих старообрядческих рассуждениях, действия тех двух особенностей умственной церковной жизни, какие характеризуют русское общество XVI и XVII вв. Очевидно, это те же нравственные пружины, какие мы заметили в богословских спорах XV в. о сугубой аллелуие и т.д. Надеюсь, что теперь мы можем дать более ясный ответ на вопрос о происхождении раскола: два с лишком века русские церковные умы были убеждены, что они единственные в мире носители и хранители благочестия, что все остальные погрязли в ереси и невежестве, всем миром овладел дьявол, одна Россия осталась неприкосновенной. Вдруг в XVII в. наехали греки и нехаи, навезли своих книг и стали осуждать книги русские; вслед за ними и владыки русской церкви стали говорить, что старые книги церковные никуда не годятся. Как никуда не годятся? А святители как спаслись? По каким книгам учились Сергий, Зосим и Савва? Разве их учили греки и нехаи? Да и в самом ли деле эти поправки заимствованы из старых книг? Это говорят греки; а вера их давно уже "Мухаметовой прелестью испраказилась". Вспомним одно место <…> Поставили Аввакума против вселенских патриархов, чтоб уговорить его отказаться от своей старой веры, и он так рассказывает об этом: "И волоча многожды в Чудов монастырь меня поставили пред вселенских патриархов и наши все туг же, что лисы, сидели: от писания с патриархи говорил много. Последнее слово ко мне рекли: "что де ты упрям; вся де наша Палестина и Сербы, и Албансы, и Валахи и Римляне и Ляхи, все тремя перстами крестятся; один ты стоишь на своём упорстве и крестишься двумя перстами; не подобает так"". "Вселенские учители, - отвечал Аввакуум, - Рим давно упал и не встает и Ляхи с ним-же погибли, до конца бывши врагами христианам, и у нас православие пёстро; от насилия Турского Магмета испортились и впредь приезжайте к нам учиться; у нас Божиею благодатью до Никона отступника в нашей России у благочестивых царей и князей всё было православие чисто и непорочно и церковь не мятежна".

       Это старорусское верование наполняло русские умы ужасом и недоверием перед поправками. Люди, не умеющие перекрестить себе лба, султановы данники, римские союзники приезжают к нам и учат вере словно мордву и черемисов, словно мы и не слыхали о православной истинной вере. Это казалось горько и обидно людям древнего благочестия. Да и в самом-ли деле <…> не имели никакого основания? И вот русский софистический церковный ум начинает отыскивать в поправках недостатки, доказывать их ложность; в одном месте не находит нужной запятой, в другом союза и. Вся эта казуистическая ловкость, выработанная литературой XV и XVI вв. и разогреваемая церковно-национальной самоуверенностью, была обращена на отыскание и доказательство недостатков в церковных книгах и их поправок. Вот вся душа раскола, весь психологический процесс, из которого он вышел. Под расколом обыкновенно разумеют известное узкое понимание веры, известное расположение религиозного чувства, направленное на сохранение внешних обрядов. В таком смысле раскола вовсе не происходило, по крайней мере, в XVII в. он не происходил. Раскол - это Древняя Русь, это старорусское религиозное миросозерцание; оно всё целиком перешло в старообрядческую литературу со всеми своими нравственными интересами и казуистическими мудроплетениями. Если раскол есть разделение церкви, отделение известной части православного русского общества от иерархии без всякой перемены в основаниях веры, то в таком смысле можно начать его историю с XVII в.; но в таком ограниченном смысле раскол понимается редко. Но спрашивается, почему в старообрядцах мы замечаем такую привязанность к церковным обрядам, к букве писания? Не довольно объяснить это недостатком духовного или религиозного развития и образования; его было мало и в других церковных обществах, где, однако, не последовало ничего подобного нашему расколу. Самая привязанность к букве и обрядам объясняется церковным национальным чувством и тем софистическим направлением мысли, на которое я указывал как на отличительные особенности древнерусского ума. Вера есть известное душевное настроение, не более и не менее; она должна равномерно обнимать все силы души, проникать известным чувством все душевные силы и отправления, она должна искажаться, как только овладеет исключительно известным душевным отправлением; когда вера исключительно овладевает чувством, она производит религиозную сентиментальность, пиетизм; она производит фанатизм, когда овладевает исключительно волей, и софистическую церковную казуистику, когда овладевает одним разумом. Старорусское общество, по-видимому, отдавало в распоряжение веры лишь две духовные силы - ум и воображение. Никаких следов фанатизма или внутреннего религиозного умиления мы не находим в событиях и в литературных произведениях Древней Руси. Вот эти-то воображение и ум, односторонне захваченные верой, при содействии Византийских образцов и произвели наклонность к ухищрённым толкованиям, а сознание себя как единственных представителей православия заставляло древнерусских людей придавать преувеличенную цену и значение мелочам в богослужении и церковных книгах <…> Один из первых законоучителей раскола, дьякон Фёдор, в послании своём пишет о перемене текста одного члена символа веры; в ново-исправленном тексте читаем: рожденна не сотворенна, а в прежних изданиях было: рожденна, а не сотворенна. Вот дьякон Фёдор пишет: "Всем нам православным христианам подобает умирать за букву аз, оную же окаянный враг выбросил из символа веры. Великая зело сила в сим аз сокровенна". Вы не поймёте этой великой силы, если пропустите, что древнерусский человек считал себя единственным хранителем не только аза, но и всей буквы древнего православного благочестия.