Лекция 10-я

Первоначальное воспитание Петра. Зотов.
Первоначальное обучение.
Отсутствие дальнейшего образования.

опреки мнению людей, думающих, что Петра воспитывали не так, как прежних царевичей, люди первой половины XVIII в. вводят нас совершенно в круг древнерусской педагогики, рассказывая о том, как стали учить Петра грамоте: его стали учить рано, с 5 лет, и совершенно по-старому. Его крестный отец, старший брат царь Фёдор, неоднократно говаривал царице Наталье: "Пора, государыня, учить крестника". Царица Наталья просила своего кума достать учителя кроткого и смиренного, сведущего в божественном писании, и как будто бы для полнейшего убеждения в истинно древне благочестивом настроении воспитателя Петра встречаем известие, что учитель был выбран человеком, от одного имени которого уже пахло старой Древней Русью - это был боярин Фёдор Соковнин. Вся фамилия Соковниных состояла из людей, приверженных древнему благочестию и даже придерживавшихся старой веры. Две родных сестры этого самого боярина Фёдора, боярыня Федосья Морозова и княгиня Авдотья Урусова, ещё в царствование царя Алексея заявили себя в неодолимой преданности расколу и были первыми его мученицами; их схватили, и царь Алексей подверг их суровому заключению в яме Боровского острога. В одном из посланий их наставника, протопопа Аввакума, находим любопытное о них свидетельство. Ободряя себя и других среди гонений, Аввакум говорит своей обычной неподражаемой речью: "Безумный, ну-ка воспрянь и исповедуй Христа сына Божия громко перед всеми. Что скрываешься? Ведь другого такого времени не дождешься, само царство небесное в рот валится, а ты всё откладываешь. Смотри, вот боярыня Морозова с своей сестрой Евдокией какие столпы великие были! Весь мир их не стоит; одних крестьян до 8 000 имели, одних домов <...>, а ныне вместо вызолоченных кроватей в земле заключенные сидят и мучатся за православную веру". Обе сестры и умерли в земляной своей тюрьме в Боровске. Почтительные братья их Фёдор и Алексей положили одну могильную плиту над сестрами и написали на ней свои имена. Алексей Соковнин сложил впоследствии свою голову на плахе за участие в заговоре против Петра во имя той же благочестивой старины, а брату его Фёдору назначено было выбрать учителя Петру; и он указал царю на мужа кроткого и смиренного и в грамоте искусного; это был Никита Моисеевич Зотов, подьячий из приказа Большого Прихода, или, говоря применительно к нашей административной терминологии, из Департамента неокладных Сборов Министерства Финансов. Весь рассказ о вводе Зотова в должность наставника царевича исполнен такой верности духу древнерусской жизни и быта, что не оставляет нам ни малейшего сомнения к характере зотовского преподавания. Соковнин привёл Зотова но дворец и оставил его в передней, а сам пошёл доложить о нём царю. Скоро из царских комнат вышел дворцовый служитель и громки спросил: "Кто здесь Зотов?" - При этом вопросе будущий учитель так оробел, что не мог сдвинуться с места, чтоб следовать на зов, и посланный должен был взять его за руку, чтоб ввести и царские комнаты. Зотов просил дать время ему придти в себя и, простояв немного, сотворил крестное знамение и пошёл и царские комнаты. Здесь, завидя царя, Зотов бросился ему в ноги; но Фёдор его принял ласково, пожаловал к руке и проэкзаменовал его в присутствии Симеона Полоцкого; учёный воспитатель царя одобрил и чтение, и письмо Зотова. Затем Соковнин отвёл одобренного учителя к царице Наталье, которая приняла его, держа за руку Петра и сказала: "Знаю, что ты человек доброжелательный и искусен в письме, отдаю тебе единственного сына на обучение". Зотов залился слезами и, от страху трясясь всем телом, повалился в ноги царице и сказал: "Недостоен я, государыня, принять сие сокровище". Затем царица допустила его к руке и велела ему придти на другое утро. На следующий день пришли царь с патриархом, ослужили молебен с водосвятием, окропили ученика святой водой, благословили и посадили за азбуку. Зотов поклонился своему ученику в землю и начал курс своего учения. После этой сцены и не говорите, чтоб Зотов мог обучить своего ученика каким-нибудь заморским или латино-римским политическим мудростям. По словам Котошихина, в учителя царевичей выбирали людей тихих и не бражников, а что Зотов был человек тихий, за это ручается его приказный чин; но говорят, что он не удовлетворял другому условию и любил выпить. Несмотря на это, я не разделяю почти единодушного отзыва историков, что Зотов был из рук вон плохим учителем; они жалуются на подьячего, что он не мог обучить своего ученика ничему сверх чтения и письма, ничему такому, чего он и сам не знал и не был способен получить нравственное влияние на питомца; жалоба совершенно неосновательная, во-первых, потому, что педагоги XVII в. не только у нас, но и на Западе ещё не умели учить тому, чего сами не знали; тем менее этого можно было ожидать от человека, который всю жизнь провёл, сгибаясь над перепиской казённых бумаг, над отчётами государственных доходов с погребов, мясных лавок, кабацких сборов и тому подобное, а потом вдруг получил указ быть учителем в царских хоромах - от человека, который терял память от страха в царских чертогах и кланялся в ноги своему ученику, от такого человека требовать, чтоб он овладел внутренним нравственным ростом ученика и направил его на неведомые тогдашней Руси пути - это требование по меньшей мере безбожно. У меня не хватит духу упрекнуть Зотова за то, что он не был творческим педагогом, чем-то вроде Песталоцци. Да и, наконец, его звали во дворец не для воспитания, а только для выучки грамоте; и Зотов по мере делал то, что ему было заказано, пользуясь всеми наличными средствами древнерусской педагогики. Он преподавал Петру словесное учение, т.е. прошёл с ним азбуку, часовник, псалтырь и даже апостолов. Согласно с приёмами древнерусской педагогики всё это, разумеется, было взято на зубок. Впоследствии Пётр был как у себя дома на клиросе, пел и читал не хуже любого дьячка; о нём рассказывают, что он мог наизусть читать любое место из Евангелия и Апостолов. Совершенно в таком же духе и порядке учили царя Алексея и старшего его сына Фёдора; так же учил Зотов и Петра; но этим не ограничивалось его преподавание; он старался воспользоваться и системой наглядного обучения. Ученик учился охотно и понятливо; в досужие часы любил слушать разные рассказы и с любопытством смотрел книги с рисунками зверей и боевых сцен. Это не ускользнуло от внимания Зотова, и он донёс об этом царице Наталье; она велела выдать из казны все иллюстрированные исторические книги, заказаны были даже новые рисунки мастерам живописных дел в Оружейной палате. Из дворцовых актов 79-го и 80 IT. видно, что для семилетнего царевича раскрашивали шафраном потешные тетради или писали золотом и красками на большом александрийском листе 12 месяцев, солнечные и небесные беги, что-то вроде миниатюрного астрономического атласа. Под руководством Зотова была составлена целая коллекция потешных тетрадей с множеством рисунков, изображавших самые разнообразные предметы: дворцы, военные корабли, боевые сцены и тому подобное и разные исторические события в лицах с прописями, т.е. иллюстрированные сказки и повести текстом; одним словом, всё то, что, как мы видели, составляло содержание наших старинных царственных потешных книг, служило в детской Петра живописной энциклопедией XVII в. Весь этот запас иллюстраций, изготовленных самыми лучшими мастерами, Зотов расположил по содержанию в разных комнатах царевича. Но Зотов не был и не мог быть приверженцем педагогического правила учить до головокружения; лишь только он замечал, что царевич утомлялся за азбукой или псалтырью, он брал у него из рук книгу и начинал рассказывать что-нибудь о деяниях Алексея Михайловича, Ивана Грозного и даже возводил его до более отдалённых эпох Димитрия Донского и Александра Невского. Среди этих бесед он водил царевича по комнатам и показывал ему изображения предметов и лиц, о которых шла речь, внушал ему, что это необходимо знать для государя. Впоследствии взрослый Пётр не обнаруживал особенной любознательности и интереса к отечественной истории и едва ли согласился бы с Зотовым, что знакомство с нею нужно государю; но кто знает, может быть, без Зотовских бесед он не имел бы и тех скудных сведений о родной старине, какие сохранились в его памяти среди военных походов и планов преобразования, которыми он был занят впоследствии. И на том спасибо подьячему! Мы достоверно знаем, что Пётр прошёл с Зотовым полный курс древнерусского образования, т.е. и словесное, и письменное, и церковное пение и впоследствии он умел и любил петь на клиросе по нотным и церковным книгам. Не может быть, чтоб он учился медленнее или хуже отца своего, а мы знаем, что последний на 10-м году учился страстному пению, значит, оканчивал свое образование. Надо думать, что и Пётр окончил свои занятия с Зотовым около 10 лет; это время падает на начало 82 года, на страшные майские и июльские события этого года. Действительно, с этого времени мы уже не встречаем более Зотова около Петра. Закончив программу своего преподавания, почтенный подьячий, а теперь уже дьяк удалился на покой. Спрашивается, учился ли Пётр чему-нибудь дальше? Мы знаем, что его старший брат, познакомившись с русской грамотой, приобрёл дальнейшие познания. Алексея учили и науке цифирной, и науке размерной, и описанию земли, и иностранным языкам. И для царевича Фёдора образование далеко не было закончено одним только обучением грамоте и письму. С удалением подьячего мастером около него стал учёный монах Симеон Полоцкий, сочинения которого дают понятие о содержании его уроков. Может быть, моё выражение покажется вам забавным, но я хотел сказать, что Симеон Полоцкий преподавал Фёдору курс государственных и политических наук в объёме того времени. Все свои лекции он излагал виршами или силлабическими стихами; они неуклюжи и наивны, но в них есть любопытная сторона; в понятной стихотворной форме Симеон Полоцкий излагал Священную историю, Ветхий и Новый Заветы, историю Римской империи и тому подобное. Вместе с тем он сообщал своему ученику сведения о государстве, об обязанностях государя, о потребностях и об отношениях подданных к государю, о значении примера государя для жизни подданных. Если угодно, это была политическая энциклопедия того времени. Мысли, подобные тем, какие находим в сочинениях Симеона Полоцкого, занимали голову царевича до вступления его на престол по смерти отца, до 15-го года его жизни. Этого дальнейшего образования, занятий собственно образовательных мы не встречаем в жизни Петра; вообще о промежутке 1682-88 IT. биографы преобразователя ничего не умеют сказать. Это время является у них пробелом; между тем именно это время было особенно важно. Припомните, это было время, когда Пётр переживал от 11 до 17 лет своей жизни; в это время обыкновенно впервые пробуждается самосознание, впервые начинают действовать самостоятельно душевные способности, освобождаясь от влияния и зависимости, в которой их держали непосредственные впечатления окружающего. В это время пробуждается нравственное чувство, складываются и определяются отношения к людям и окружающим предметам. Именно в это время около Петра не было никакого руководителя, даже Зотова. Очень трудно объяснить, каким образом Наталья не позаботилась о дальнейшем образовании своего единородного сына. В прежнее время она сама принадлежала к либеральному кругу московского общества. Новые вольнодумные стремления были ей внушены её воспитанием и, по-видимому, развились благодаря мужу. О ней есть свидетельство иностранца Рейтенфельса, который говорит, что в первое время замужества царица Наталья жила веселее и свободнее прежних цариц; она хотела даже отступиться от старинных обычаев московского придворного церемониала; известно, что царицы не показывались на глаза народу; они выезжали в закупоренных наглухо экипажах; царица Наталья решилась однажды раскрыть дверцы своей кареты; это произвело ужасное впечатление на москвичей; ей растолковали, что не следует так делать, и она впоследствии не повторяла более подобного опыта. Всё это заставляло бы нас ожидать от неё особенной заботливости о воспитании сына. Можно различно объяснять отсутствие этой заботливости. Петра начали учить в царствование Фёдора. У старшего брата Алексея может быть, учитель был и не лучше, чем у Петра, но зато около него стоял образованный дядя, Ртищев, основавший с своими нехаями (киевские монахи) что-то вроде Академии наук близ Нескучного в Андреевском монастыре Этот Ртищев и руководил образованием старшего царевича и составом его библиотеки. У Петра встречаем двух дядек, это были свойственники его, Стрешневы, люди, о которых нечего сказать ни хорошего, ни дурного. Можно было бы ожидать влияния на воспитание Петра со стороны Матвеева, но он был в далеком изгнании во всё царствование Фёдора, время детства и юности Петра, а лишь только появился в Москву в 1682 г., он погиб во время стрелецкого бунта, и снова царица Наталья осталась без руководителя, а главное, со своими семейными заботами. Мы знаем причину и характер этих забот, ненависть против падчерицы и интриги против Кремлёвского дворца. Наталья принимала участие в подготовлении стрельцов к новому мятежу в то время, когда они шли спорить с патриархом о новой вере. Вот чем можно объяснить эту небрежность дальнейшего образования Петра. Итак, Пётр получил совершенно старинное первоначальное образование, но оно было дано ему в худшем виде, чем его старшим братьям; притом, это первоначальное обучение не сопровождалось дальнейшими школьными занятиями. Между тем предоставленный самому себе в указанный промежуток лет, он жил среди впечатлений, которых, без сомнения, не испытывали его старшие братья. Не нужно много воображения, чтоб составить себе понятие о той сфере, которая окружала его в юности, о характере тех задушевных разговоров, которые раздавались в комнатах царицы Натальи: жалобы, сетования и пересуды - вот содержание разговоров, слышанных Петром с ранних лет. "Змея подколодная власть украла и теперь Бог знает что делать с Васькой (Голицыным) и Федькой (Шакловитым)" Все эти Васьки и Федьки должны были рано звучать в ушах Петра и оставлять в нём впечатление злости. С другой стороны, можно думать, что не раз заходила речь о необходимости образования. Царица Наталья должна была хорошо знать, чему и как Артамон Матвеев учил сына своего; у Андрюши был учителем образованный грек, учивший его греческому и латинскому языкам. Этот Андрей был тут постоянно на глазах, служил стольником у Петра. Важным сановником при Петре был князь Борис Голицын; он правил делами двора вместо царицы, он был постоянно на глазах у Петра, и дети Бориса учились у поляка греческому и латинскому языкам. Все эти примеры должны были сделаться известными и Петру. Наконец, вспомните, что это была сфера, в которой ещё не могли умолкнуть речи, поднятые при царе Алексее; не могли забыть ещё того, что говорил Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, что надо учиться тому, что хорошо у других, что это вовсе не стыдно. Здесь хорошо ещё помнили о хлопотах, употреблённых при царе Алексее для сооружения русского морского флота. Иноземцы, явившиеся в Москву вместе с переведёнными книгами, и постоянно выписываемые немцы составляли около молодого царя (с 1682 г.) круг понятий и интересов, совершенно не похожий на тот, в котором воспитывался царь Алексей и вообще царевичи XVII в. Наконец, самые игры Петра, все эти заморские хитрости страменты и клевикорды должны были постоянно напоминать Петру о немцах, о заморском, о хороших сторонах того и другого. Все эти впечатления должны были ложиться на Петра тем резче, что мы знаем несомненно о раннем и несколько болезненном развитии Петра. Что он развит был не по летам, об этом свидетельствуют многие. В 1683 г. его видел и говорил с ним один иностранец. Представлявшийся обоим царям в качестве посла. Петру было 11 лет, но иностранец Кемфер давал ему не менее 16; ошибиться в этом возрасте на 5 лет всё равно, что ошибиться на 20 лет при определении возраста сорокалетнего человека. Очень много можно привести в объяснение этого скороспелого развития Петра; без сомнения здесь действовала живая впечатлительная натура, но обстоятельства детства могли только содействовать этому быстрому развитию, а как мы видели, эти обстоятельства были раздражающего свойства. Пётр осиротел очень рано; ему было едва 3 года, когда он лишился отца; лишь только он стал сознавать себя, стал отдавать себе отчет в окружающем, он должен был считать себя изгнанным, опальным царевичем; наконец, страшные сцены 1682 г. могли произвести сильное потрясение и в очень здоровом взрослом человеке. Всего интереснее, что приведённое свидетельство о 16 годах одиннадцатилетнего Петра относится год спустя, к времени стрелецких мятежей. Другое иностранное, к сожалению, очень краткое свидетельство подтверждает, что это раннее развитие сопровождалось болезненностью Петра. Один француз, бывший в Москве после Кемфера слышал, что с Петром делались припадки падучей болезни. Это было, вероятно, последствием сильного нервного расстройства, впоследствии сказавшееся в постоянном трясении головы и в непроизвольных гримасах лица. Это быстрое развитие болезненного свойства должно было делать молодого человека особенно восприимчивым к внешним впечатлениям. Все, что неясно ложилось на его мозг и нервы в первые детские годы, все толки, жалобы и суждения, всё это всплывало в нём с течением времени и указывало предмет и цель будущих занятий. Таковы были условия первоначального развития Петра. С 1688 г., когда он обращается к более правильным занятиям, с этого времени в нём является и развивается мысль о преобразованиях и новшествах. По мере того, как эта мысль развивалась и уяснялась в нём, и мы будем следить за ходом и ростом внутреннего его развития.