Лекция 12-я

Пётр за границей.

 1694 г. кончились потехи Петра, иначе говоря, занятия его утратили прежний потешный шутливый характер, но они остались те же; навеянные взрослыми заботами XVII в., они делаются серьёзнее и постепенно превращаются в действительное дело; так из игры в солдаты с сверстниками Пётр образует постепенно 2 полка; это два первых регулярных полка - Семёновский и Преображенский. Из детских моделей корабликов, извлечённых из Большой Оружейной казны постепенно выходит Переяславская эскадра, а потом и Воронежский флот; с этим войском и эскадрой был взят Азов. Взятие Азова могло утвердить в Петре и близких его людях убеждение в пользе и применимости его детских забав. В это время сложилось обычное общество Петра, не покидавшее его до самой его смерти. По своему характеру и составу это общество было странное и пёстрое. Оно состояло из людей своих и чужих, необходимых по военному и морскому делам. Здесь были Гордон (иностранный генерал), Лефорт, инженер Брюс и переводчик Посольского приказа, Андрей Андреевич Виниус, без которого Пётр не начал бы Северной войны; англичанин Кревет; здесь были и свои русские ученики: Ромодановский, Бутурлин, Репнин, Матвеев и др.; это была известная всем компания Петра, с которой он работал и пил. Главою её был наименее рабочий и дельный человек, но зато великий мастер устраивать пиры и балы, это Франц Лефорт. Среди обычных занятий и пиров до 1696 г не заметно в Петре интереса к правлению; он стоит вдали от правительственных дел, создает себе собственные заботы и очень мало занят делами боярской думы и другими правительственными учреждениями. Мы знаем, что другие русские царевичи XVII в. росли и воспитывались в дворцовом тереме; Петр вырос и воспитывался большей частью на улице, бегая по дворцовым подмосковным дворам - это большая разница, но не следует забывать и одного сходства в его воспитании с воспитанием прежних царевичей; подобно им окружённый своей компанией и Пётр держался в стороне от русского общества и даже от тогдашнего правительства; так же мало принимал участия в его заботах и развивал в себе охоту и вкус к ним. Мало того, в конце 1696 г. Пётр задумал совершенно покинуть русское правительство, ехать за границу. Мысль этой поездки, её форма, мне кажется, легко объясняются самым развитием занятий Петра. Для вновь заводимого флота понадобились мастеровые. По окончании Азовского похода заложен был на Воронежской верфи новый флот в гораздо больших размерах, чем прежде; надобны были капитаны и мастеровые и всевозможные корабельные мастера; их надо было выписывать; в немецкой слободе было много иностранцев; там можно было найти рядовых солдат и сухопутных офицеров, но здесь было мало людей, знавших морское дело. Их выписали из Голландии, но это были люди чужие. Надо было эту отрасль военного дела, столь полезную и даже необходимую, утвердить в России; эту мысль выразил сам царь впоследствии в предисловии к морскому регламенту: "Доблесть военного дела утвердить в России умыслил царь и ввести искусство этого дела в народе своём". Решено было обучить своих мастеров, и прибегли для этого к давно известному средству: взяли стольников и спальников царских в числе 50 и послали за границу учиться архитектуре и искусству корабельному. Эти стольники и спальники были люди знатные - Голицын, Долгорукий, Шереметев и т.д. Из них каждый должен был привезти особое свидетельство от заграничных мастеров, что прошёл успешно заказанную науку, а кто вернется без свидетельства, тому грозило отобрание имущества.

       Всё дело поездки за границу было подготовлено просто, обыкновенно <…> Странно было бы, если б он сам не подвергся этой заграничной выучке, на которую он осуждал своих подданных. Была готова и форма, в которой можно было предпринять эту поездку. В то время мы вели европейскую войну; может быть, впервые пристягнулись крепко к политическим делам Европы; мы были членами Священного Союза, во главе которого стояла Австрия, большая часть Германии, Венеция. Этим и воспользовались, чтоб снарядить посольство за границу для общих всему христианству дел, в ослабление врагов Креста Господня, султана Турецкого и хана Крымского. В свиту этого посольства решился замешаться Пётр инкогнито, чтоб избежать торжественных встреч, угощений, равно как и любопытства праздной толпы, и заняться под шумок своим любимым делом в приморских городах. Он взял с собой и некоторых товарищей, это были его давнишние знакомые, Преображенские бомбардиры, все люди незнатные, с которыми он начал свою работу в Преображенском, продолжал её на Переяславском озере и потом в Воронеже. В число этих волонтёров, к которым примкнула и молодежь знатных родов, замешался и Пётр в качестве десятника Петра Михайлова. Можно было бы предпринять эту заграничную поездку и в более простой форме, но такой формы не придумали, и Пётр отправился в путь с посольством, во главе которого были Головин, Лефорт и думный дьяк Возницын. Это путешествие любопытно для нас, как один из самых важных моментов в жизни Петра. Он готовился в первый раз увидеть воочию Западную Европу. Рассказы, слышанные им в детстве о Западе от вывезенных из Голландии плотников, должны были только усилить внимательность, с какой царь относился к увиденным им явлениям западной жизни. Русский за границей - это до последнего времени было любопытное для Запада явление; нас встречали везде с удивлением, с улыбкой, смотрели как на диковинку, а кончили тем, что привыкли и стали смотреть равнодушно. Старая Россия относилась очень надменно к католическому миру; Европа платила ей тем же. В Москве всех иностранцев готовы были считать басурманами. Когда посольство приехало в Ригу и остановилось у одного трактира, русские были окружены любопытной толпой; из которой Пётр услышал такие слова: "Да вы что за люди? Христиане, что-ли вы? Слышно, что вас в хлеве крестить будут". В конце XVII в., когда усилились эти поездки, совершаемые прежде с целью религиозной или дипломатической, взгляд этот меняется. С конца XVII в. начинается ряд записок русских путешественников о впечатлениях, испытываемых ими в Западной Европе. Мы не имеем полного и подробного описания того, что испытывал и думал Пётр за границей, какое впечатление произвела на него Европа. Чтоб объяснить это, не мешает узнать, что думали и чувствовали другие русские, вместе с ним отправившиеся за границу. В том же году, когда выехал Пётр, в другую сторону, на Вену, выехал из Москвы другой русский, уже пожилой человек и знатный боярин Борис Шереметев, знаменитый впоследствии фельдмаршал. Он поехал, как и Пётр, с специальной целью изучить военное дело; он был главнокомандующим в Азовском походе, приобрёл уже в то время репутацию опытного воеводы. С большой свитой отправился он на Краков; в числе дворовых людей, взятых и путешествие, встречаем Алексея Курбатова, впоследствии известного деятеля по финансовой части. Кто-то из этой свиты, неизвестный по имени, вёл дневник путешествия, очень монотонный, сухой и скучный, но интересный как образчик того, с какой стороны русские смотрели на то, что встречали за границей. Вот, например, описание Ольмюца: "Ольмюц город хороший и крепость крепкая, хорошая, и часы на ратуше премудрые".

       Из Вены Шереметев поехал на Венецию, где жили и учились два брата Шереметева, отправленные туда Петром. Из Венеции отправились в Рим, были в Падуе; по-видимому, люди, ехавшие с ним, интересовались не одними домами и строениями; вот что находим в дневнике: "Падуя - город великий и строения в нём старые; в костеле лежат мощи Святого Антония, и академия доктурская преславная". Заехали в Лорето, здесь с любопытством осматривали домик, принесённый ангелами из святой земли, в котором жила пресвятая Богородица. В Баре внимание путешественников было занято обрядом чествования мощей Святого Николая Чудотворца. Были они и на острове Мальте; рыцари мальтийские понравились им и, по-видимому, сам Шереметев произвёл на рыцарей приятное впечатление. Он был принят в состав мальтийского ордена. Вот всё, что можно найти в дневнике людей, проехавших довольно медленно от Кракова до Мальты и обратно до Москвы; и если дневник хорошо отразил впечатления путешествовавших, то эти впечатления чисто внешние - они заметили хорошие города, школы докторские, большие строения, некоторые обряды, святых и только.

       В то же время записал свои заграничные наблюдения в Италии другой стольник, отправленный в 1696 г. за царевичем Алексеем и впоследствии ставший известным дипломатом - Пётр Толстой. У Толстого наблюдения были шире и острее, чем у неизвестного спутника Шереметева. Его останавливали не одни внешние формы западной жизни, не одни церкви, монастыри и строения; он следил за общественной жизнью, за её характером и настроением . Любопытно, что поражало с этой стороны русского XVII в. В Варшаве он был поражен, увидя на улицах в открытых экипажах много дам и девиц и заметил, что они это делают без зазора. Ещё более удивился, увидев за прилавками в магазинах жен и дочерей богатых купцов. Приехав в Венецию, он был поражён, что не встречается пьяных. Ещё более он удивился, что не возбраняются публичные увеселения. Люди веселятся, и начальство не мешает им, все ведут жизнь веселую, беспечную, но не кричат, не бранятся на улицах, ведут себя скромно. Народ живёт спокойно, без усиленного труда и без тяжких податей. В Неаполе Толстой зашёл в суд, следил за процессом и удивлялся, что тяжущиеся говорили скромно и учтиво, без крика и брани, не таком, как он привык видеть в московских приказах. Достаточно этих отрывков, чтоб характеризовать первые впечатления русских, когда в первый раз они просто и свободно увидели западный мир.

       Теперь мы будем следить за путешествиями Петра. В г. Риге посольство обидели благодаря натянутым отношениям между Стокгольмом и Москвой, здесь русских обобрали и обругали, губернатор не позволил Петру осмотреть крепость. Затем они очутились в Кенигсберге, где посольство встречено было торжественно; Пётр, приехавший раньше, занялся обычным делом; отыскал себе к прусской армии учителя, который с удивлением заметил, как такая понятливая особа ищет его указаний и содействия. С ним Пётр прошёл теорию и практику артиллерийской науки и приобрёл такое искусство, что учитель его, подполковник Штерфельд, (Соловьев, 14 том, 251 стр.) впоследствии прислал ученику аттестат, в котором говорилось, что в самое короткое время Пётр оказал такие успехи, приобрёл такие сведения, что везде за опытного, осторожного, благоискусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера почитаем быть может. В Кенигсберге Пётр оставил некоторых своих волонтёров для обучения тому же искусству. Курфюрст угостил Петра по-приятельски фейерверком, маневрами и боем в зверинце. Отсюда Петр быстро двинулся в Голландию, главную цель его путешествия. Вот почему немецкие впечатления оставили в нём мало следов. Правда, в Германии в это время можно было на многих остановить серьёзное внимание, особенно во владениях курфюрста Бранденбургского. Это было время серьёзного научного и литературного движения в Германии - это было время Лейбница. В Ганне недавно был основан университет; впервые профессор Томазиус в Лейпциге заговорил с кафедры по-немецки, оставляя старую латынь. Шпейер своими лекциями и проповедями в Ганне и Берлине вносил в нравственную и религиозную жизнь такое направление и такие идеи, из которых впоследствии вышел пьетизм. Но всё это стояло в стороне от Петра. Зато около Гальберштадта он внимательно осматривал железные заводы. Совсем не по-немецки, а скорее по-французски во главе этого умственного и литературного движения в Германии стояла дама - это была знаменитая Софья-Шарлотта, - её салон в Берлине был предшественником французских салонов 2-й половины XVIII в., здесь собирались все знаменитости без различия наций и состояний; здесь замечательного чем-нибудь человека искали с жадностью и со страстью, с какой библиоман ищет редкую книгу. Эта Софья-Шарлотта, жившая в то время в Ганновере у матери, много наслышалась о Петре и, получивши известие, что он едет без всякой свиты, не утерпела, чтоб не посмотреть на новую замечательность в ином, не берлинском вкусе. Вместе с матерью, необычайно живой и подвижной 60-летней старушкой, они двинулись в местечко Коп-пенбрюгге наперерез Петру. Я не знаю, передавать ли вам подробности этого свидания. О нём там много говорено в исторических сочинениях, что вы можете везде прочитать о том, как русский гений встретился с блестящими немецкими звёздами. Некоторые черты имеют значение для характеристики Петра, и я не могу не передать их. Его едва уговорили на свидание с дамами; наконец он согласился, но только без посторонних свидетелей и прошёл к ним с заднего крыльца; он в первый раз явился перед европейскими женщинами и срезался страшно. Когда он вошёл и к нему обратились с комплементами и расспросами, он растерялся, закрыл лицо рукой и отвечал: "Ich kann nicht гречески", потом разговорился, оттаял и в продолжении 4 часов блокированный нескончаемой болтовней Пётр в свою очередь удивил дам развязностью, живостью, умением говорить и находчивостью ответов. Обе дамы посвятили его за ужином во все тайны салонной образованной болтовни. Пётр не остался в долгу, он был развязан и любезен с дамами; согласился чтоб вошли придворные курфюрстыни и к концу ужина угостил их московской сценой - напоил их. Заперев двери залы, он велел подать большие стаканы, и все должны были выпить по 3, 4 стакана вина, не было исключения и для курфюрстынь, они должны были пить по-московски, залпом. После ужина был импровизированный бал, в котором принимал участие Пётр. Вечер кончился для Петра тем весёлым и растерянным состоянием, в котором человек не знает, что делает. Это свидание интересно потому, что курфюрстыни записали впечатление, произведённое на них Петром. Этому отзыву придают такое важное значение, что я нахожу необходимым на нём остановиться. В числе слухов о Петре принцессы верно узнали о некоторых странностях его наружности; в то время Пётр был ещё красив и не имел той вялой и изношенной физиономии, какую он приобрел впоследствии, но у него уже тогда тряслась голова и он бесцельно размахивал правой рукой. Вот что пишет дочь: "Я представляла себе его гримасы хуже, чем они на самом деле и удержаться от них не в его власти. Видно также, что его не выучили есть опрятно, но мне понравились его естественность и непринужденность". А вот что пишет болтливая и остроумная мать: "Царь высокого роста, у него прекрасные черты лица и благородная осанка, он обладает большой живостью ума, ответы его быстры и верпы. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтоб в нем было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе очень дурной; в нравственном отношении он полный представитель своей страны. Если б он получил лучшее воспитание, то из него вышел бы человек совершенный, потому что у него много достоинств и необыкновенный ум".

       Вот всё, что сказали важного обе курфюрстыни. С тех нор это выражение "очень хороший и вместе очень дурной" стало паролью, эпиграфом всех историков Петра. Вы видите, что общий тон этого отзыва благоприятный; легко видеть мотивы, руководившие этим отзывом. Вдруг едет из России оригинальная диковина, неотшлифованный алмаз, самоцветный камень, дитя природы - и вот дамы изучают его, рассматривают, экспериментируют его характер - он составляет истинное лакомство для пресыщенного, испорченного вкуса образованного мира. И вот изучение это дало благоприятные результаты; они Бог знает что думали, боялись, что Пётр заставит их закрыть лицо руками, но ничего не бывало, вместо того они увидели умного молодого человека, застенчивого, но под конец уже очень развеселившегося.

       Эта приятная неожиданность соединилась с другим приятным чувством - дамами приложено было над этой замечательностью четырёхчасовое усилие и все приемы, развитые и испытанные в берлинском салоне, и царь доставил дамам удовольствие чувствовать себя выше и умнее этой замечательности. Вот где я нахожу источник этого приятного чувства и хорошего отзыва о Петре. Но что они сказали? Что он человек очень хороший и очень дурной и что при хорошем воспитании он был бы человеком совершенным. Но про всех нас можно сказать, что мы очень хорошие и вместе очень дурные, а при лучшем воспитании вышли бы лучше, это ещё небольшая похвала. Вот всё, что находим. Хотелось бы встретить более полную характеристику.

       Из Коппенбрюгге Пётр поехал дальше, опередив посольство, он спешил в Голландию; это была первая страна, где он хорошо узнал жизнь Западной Европы. Впечатления, встреченные им там, определяют взгляды и отношения Петра к западной культуре. Вот почему следует остановиться несколько обстоятельнее на пребывании его в этой стране, на том, что он видел и чувствовал там.